Всем ЖЕНЩИНАМ, которые когда-либо тратили на меня свое время, нервы и энергию, включая мою маму, ПОСВЯЩАЮ.

...мужчины и женщины могли бы стать друг для друга вели­ким утешением и отрадой, а между тем они только и дела­ют, что друг друга мучают...

Р. Олдингтон

КАК ОНИ УСТРОЕНЫ

Но привлекательнее всего — чудес­ное строение ее нежного плот­ского естества, которое природа, при кажущемся сходстве, созда­ла столь отличным от нашего, что в счастливом браке оно тво­рит непрестанно возобновляюще­еся чудо и таит в себе подлинное изощреннейшее колдовство!

Г. Келлер

Единственное различие

Призрак Оттисов! Единствен­ный подлинный и настоящий! Остерегайтесь подделок! Все остальные — мистификация!

О. Уайльд

Зачем нужны целых два пола?

Низшие животные имеют один пол. Все высшие животные имеют два пола. Иметь два пола очень удобно потому, что тогда детеныши получаются бо­лее разнообразными — у них есть генетические чер­ты и отца, и матери. Эволюция высших животных идет быстрее, — их генофонд быстрее тасуется, быстрее возникают различные варианты — в том чис­ле такие, каких никогда не было раньше.

Но как только у животных появляются два пола, у каждого пола появляется "специализация". Один пол "отвечает" за воспроизводство — вынашивает за­родыш; с ходом эволюции существа этого же пола начинают кормить, оберегать и воспитывать дете­ныша. Самки отвечают за воспроизводство вида, за его сохранение; за то, чтобы сохранялось достигну­тое. Именно в этом биологический, эволюционный "смысл" того, чтобы быть самкой.

Самцы необходимы для развития и изменения ви­да. Они полезны уже тем, что переносят генетиче­скую информацию. Но самцы не просто ее переносят, они еще и выясняют, какую именно информацию на­до, а какую не надо передавать новым поколениям.

Генетик Ирина Спивак полагает, что "мужчины — это полигон эволюции, а женщины — хранители на­копленной информации. Если бы человеку в процессе эволюции зачем-то понадобился бы хвост, то сначала у многих мужчин появились бы хвосты самой раз­нообразной формы, а через несколько поколений у всех женщин появились бы одинаковые аккуратные хвостики, чтобы затем распространиться на всю по­пуляцию".

Самцов рождается больше, чем самок. Они актив­нее, энергичнее и сразу же после рождения начина­ют гибнуть. Организм самца очень хрупок. Самцы в принципе — это эксперимент природы. Такое впечат­ление, что мы словно сметаны из разнокалиберных, не всегда вполне "подогнанных" друг к другу де­талей. Самки выносливее и здоровее нас. Мы чаще болеем, и притом болеем тяжелее. Мы можем легко переносить разовые нагрузки, даже очень значитель­ные. Но после перенагрузки нам надо отдыхать. Мы уязвимее к недоеданию, недосыпанию, холоду, жаре, сильным стрессам.

Очень часто можно видеть, как мужчины под­нимают бревна или роют ямы, работают словно бы играючи. Но через несколько часов нам нужно от­дохнуть; мы садимся, курим и беседуем. Женщины работали легче, но непрерывно, они как будто и не уставали; мы сидим, а они продолжают хлопотать у плиты, подтирать детские попки и шить.

Самки — это надежная средняя линия.

Самцы менее стандартны абсолютно по всем па­раметрам. У самцов гораздо больше разброс всех без изъятия анатомических, физиологических, психологических параметров. Да, любых! Если взять такой параметр, как "длина второй фаланги пальца" или "вес желудка", то и по этим параметрам женщины окажутся более   стандартны.  Самые длинноногие,

самые большеухие, самые злобные и самые святые... словом, все "самые-самые" люди, во всех направле­ниях — мужчины.

Женщины гораздо реже мужчин рождаются с врожденными пороками и дефектами, болезнями и уродствами, а также и с врожденными талантами, наклонностями, способностями. Причем уродства и таланты, наклонности и болезни, дефекты и способ­ности никак не связаны между собой. Мужчина — это своего рода набор разных "отклоняющихся пара­метров". Очень часто он и сам не знает, что у него и в какой степени отклоняется от средней статистиче­ской нормы.

Шутят, что женщин меньше в сумасшедших домах, но меньше и в Академии наук. Да, это имен­но так.

Автор этих строк родился с врожденным пороком сердца. '"Мой" порок носит красивое название "де­фект межжелудочковой перегородки". Родись я де­вочкой, у меня было бы во много раз меньше шансов провести полдетства в больницах. Но в 40 лет я соби­рал документы на избрание в мою первую Академию. Будь я женщиной, шансов на это тоже было бы на­много меньше.

Природа в моем лице поставила эксперимент, ко­торый можно считать и удачным и неудачным. Все зависит от того, что нужно обществу, в котором рождается мальчик именно с таким набором качеств.

В обществе питекантропов я, как эксперимент, дол­жен был бы считаться неудачным, — ведь боль­ной и ущербный в пеще­рах обязательно помрет, и это даже по-своему хоро­шо: вместо больного уродца можно родить нового ребе­ночка, здорового. Такого сильного, здорового, мохнатого, чтобы шерстистый носорог встречался с ним — и в ужасе шарахался в кусты. Такой ребеночек счи­тался бы у питекантропов удачным, а я бы считался неудачным. Но я родился в европейской культур­ной семье, мне сделали операцию на сердце, ...и ска­зались другие стороны эксперимента, поставленного природой. Потому что у меня есть много и разных параметров, по которым я отличаюсь от стандарта.

Самцы — это эксперименты Природы. Самцов рождается больше, чем самок, но и смертность самцов много выше.  Выясняется, какие именно варианты генетической "подгонки" выигрышны, какие — нет. Какие формы и новшества физиологии, поведения, психологии имеют перспективу.

У примитивных животных самцов рождается в два-четыре раза больше, чем самок. У мышей, на­пример, вид развивается за счет гибели 70-80% числа самцов. Охотники хорошо знают, что 70-80% шку­рок нутрий и соболей — это шкурки самцов. Самцы ищут новые угодья, активно охотятся — и попадают­ся собакам или в зубья капканов. В каждом поколе­нии самцы проявляют страшную активность, а самки сидят себе тихо. Из самцов дают потомство только уцелевшие, а их от силы 20-30% общего числа.

У примитивных видов очень часто самка сложнее устроена и умнее самца. Самец не воспитывает де­тенышей, он несет ответственность только за самого себя. У самок есть огромная сфера, заставляющая их быть умными, сильными, активными. У самцов такой сферы жизни нет, самцы могут быть попроще и поглупее. Поэтому самцы очень важны в эволюцион­ном смысле — но нужно, чтобы их было побольше и чтобы они побыстрее погибали.

Грустно... и почему-то жалко мышей.

У сложных видов это не совсем так. Гибель сам­цов становится не единственным, и даже не основным способом отбирать лучших. Место гибели занимает иерархия. Те, кто хуже приспособлен, просто ста­новятся "не главными", оттесняются на периферию. Очень может быть, их качества еще окажутся нуж­ными, если изменятся условия жизни. Другое дело, что потребуются эти оттесненные не сейчас, не при этих условиях.

Даже у пещерных людей, не говоря о стаде пави­анов, Дарвин и Галилей не были бы в числе главных. В лучшем случае эти гадкие утята почти без шерсти, с ненормально высокими лбами, уныло протолклись бы где-то в уголке родной пещеры, — где холодно и воняет из-за разлагающихся объедков. А на главных местах, возле костра, пировали и орали бы о своих подвигах эдакие горилообразные монстры.

Уже много тысяч лет злобные и агрессивные ге­рои пещерного времени не появляются в местах, где бывают приличные люди. Мы не уничтожаем их, а оттесняем в сторонку, держим в тюрьме и в спецна­зе — кто знает, может, еще пригодятся?

У видов крупных и сложно устроенных животных самцы обычно сложнее себя ведут. Они не только со­храняют самих себя, но и кормят, охраняют самку и ее детенышей. Они общаются с другими самцами, создают сложно устроенные стаи. Самцы обезьян, слонов или волков активнее и умнее самок этих же видов.

Как-то гуманнее. И монстров из палеолита почему-то совсем не жалко.

У человека "развитие по мужскому типу" доступ­но и для мужчин и для женщин. В данном случае "мужская стратегия" — это поиск тех качеств, по которым человек отличается от стандарта, и разви­тие этих особенностей. Девушки тоже могут этим заниматься, почему бы и нет? В конце концов, жен­щины вполне могут быть специалистами самого раз­ного профиля. Другое дело, что в большинстве слу­чаев они будут более "средними" специалистами, чем юноши. Грубо говоря, они реже будут добиваться выдающихся результатов.

Но во-первых, каких-то, порой очень неплохих результатов, смогут добиться многие женщины. Их результаты тоже важны для жизни вида. А во-вто­рых, некоторые из них все-таки будут добиваться и выдающихся результатов... Только реже.

О ценности мальчиков

Каждый мальчик — это носитель каких-то ка­честв, каких-то врожденных черт, по которым он от­клоняется от среднего. Если он гибнет до того, как станет взрослым — мы сами не знаем, что потеряли. Если даже мы не высоко оцениваем качества этого мальчика, лучше уж их сохранить — ведь мы не знаем, какие именно качества нам пригодятся даже через несколько лет... не говоря уже про несколько веков.

Сохранить как можно больше родившихся самцов — исключительно важно для развития вида.

Отбирать мальчиков по каким-то одним приз­накам опасно: ценность мужской части популяции именно в их разнообразии. Если отбирать только блондинов, только храбрых или только умных, то непонятно, какие еще качества могут погибнуть с теми, кого мы будем "отбраковывать".

Пример того, как не надо делать

История показывает много примеров того, как не надо поступать. Может быть, самый яркий при­мер этого — маленькое древнегреческое государство Спарта. А дело было так...

В VIII веке до Рождества Христова племя спар­танцев, от силы тысяч восемь взрослых мужчин, за­хватили маленькую страну на самом юге Греции — Лаконику. Вся-то страна — сто тридцать километров с севера на юг, самое большее шестьдесят — с запада на восток. Всего одна крупная река, Эврот, пересе­кала единственную плодородную равнину. Семьдесят процентов территории Спарты занимали рыжие, се­рые и бурые склоны гор, покрытые кустарником и в лучшем случае — лесом. А вокруг — море. За морем — древние богатые страны, по сравнению с которыми Спарта — только лишь малая песчинка.

Победители превратили прежних жителей стра­ны в рабов, илотов, и начали думать — как же им организовать жизнь в этой новой для них стране? Страна маленькая, нищая, вокруг могучие соседи, да и илоты смогут взбунтоваться... Спартанцы, эти восемь тысяч взрослых мужчин, сходились под ду­бом на площади-агоре, обсуждали важную проблему. Самым лучшим планом из всех был план Ликурга.

Пифия, одурманенная клубами зловонного дыма, проговорила в ответ на вопрос посланцев Спарты: "Спарта будет на вершине славы до тех пор, пока будет хранить законы Ликурга". Считалось, что го­лос Пифии — голос самих богов Эллады. Народное собрание приняло "Законы Ликурга" и поклялось их соблюдать до тех пор, пока существует община. А сам Ликург принял клятву и после этого ушел из Спарты навсегда. Он уехал на остров Сицилию и там бросил­ся в жерло вулкана Этна. Если бы Ликург остался жив, народное собрание могло бы передумать и взять свою клятву обратно. Тогда Ликург, как верный сын своего народа, не смог бы помешать народному собра

нию. Ликург верил, что ничего лучше его законов быть не может, и не хотел, чтобы спартанцы жили иначе. Собственная жизнь для него была куда менее важной, чем процветание своего народа (вот пример для всех героев на все времена!).

Слава Ликургу!

"Законы Ликурга" действовали в Спарте ни много ни мало четыреста лет, — до самого конца ее бес­смысленного и бесславного существования. Спартан­цы честно выдержали клятву, в свое время данную Ликургу. Ох, лучше бы они ее нарушили! Намного было бы лучше...

По "законам Ликурга", спартанец не должен был вести собственного хозяйства. Даже обедать спар­танцы должны были вместе, и притом есть самую простую пищу, чтобы их нравы не размягчались из-за вкусного и сытного. У спартанцев даже не бы­ло денег, чтобы они не могли предаваться роскоши. Спартанец должен был носить самую простую одеж­ду, и, вообще, чем меньше одежды — тем лучше.

Учиться грамоте было нельзя. Музыке — нель­зя. Чтобы маршировать под гимны, пришлось выпи­сать из Афин поэта и певца Параксимена. Этот поэт написал несколько простеньких гимнов, по сравне­нию с которыми "Взвейтесь кострами, синие ночи" или "Хорст Вессель" — это вершина музыкального искусства.

С семи лет спартанские мальчики уходили из дома в специальные дома, где воспитывались в коллек­тиве себе подобных. Плохая пища — пусть воруют! Плохая одежда — пусть привыкают ходить без одеж­ды. Любой взрослый мог в любой момент послать малыша куда угодно, побить его, заставить рабо­тать — считалось, что так воспитываются нужные качества, включая хитрость и подловатость, умение ловко воровать.

Как видите, спартанцы считали эти качества очень полезными. Вы тоже так считаете? И своих детей так воспи­таете?

Иностранцы с удивлением говорили, что в Спарте трудно пообедать — еду могут украсть шныряющие вокруг голодные дети и подростки.

Все ужасы современной дедовщины и групповщи­ны в армии, в тюрьме, в пионерлагере бледнеют в сравнении с групповщиной и дедовщиной в Спарте, потому что там человек в семь лет и один раз в жизни попадал в этот ад — и уже никогда оттуда не выходил.

Если, конечно, дома было лучше.

Чему учили? Уж конечно, не математике и не гео­графии! Учили ходить строем, бить морду, пользо­ваться оружием... Ну, чему надо учить зверенышей?

Каждый год проводился смотр боевых качеств молодежи, общественная игра в месте, названном Платаниста, — под платанами. Ровная, утоптанная площадка в тени деревьев окружена рвом, — эдакий рукотворный островок. Тут стоят статуи Ликурга и Геракла, и под этими статуями молодые спартанцы разделялись на два отряда. А иногда делились на первый-второй заранее, переходили на Платанисту по двум мостикам.

И отряды бросались друг на друга. Не было ни по­рядка, ни правил, ни благородства, ни красоты в этом сражении. Можно было бить и руками и ногами куда угодно. Можно было кусаться, рвать зубами, выры­вать волосы, сталкивать друг друга в ров, отрывать и откусывать уши, носы, пальцы и половые члены. Можно было столкнуть противника в ров и утопить. Зрители — папы, мамы, сестренки, братишки — кри­чали и подбадривали дерущихся, показывали паль­цами, хохотали, радовались жизни.

Каждое сражение на Платанисте уносило хотя бы одну жизнь, а выбитые глаза, сломанные ребра, кро­вавые раны, отбитые почки попросту никто не счи­тал. Зачем?! Ведь все это пустяки, дело житейское, а "зато" спартанская молодежь должным образом под­готовится к главному... да что там главному — един­ственному делу в жизни — войне!

Что вырастало? Да те мальчики, о которых до сих пор в школьных учебниках говорят чуть ли не с умилением. До сих пор чуть ли не в пример ста­вят парнишку лет восьми, которого остановил и стал распекать старик, а у мальчика под хитоном сидел маленький лисенок. И пока старик говорил, лисенок впился мальчику в живот и прогрыз ему брюшную стенку. А мальчик (вот он, пример для героев!) не дрогнул ни одним мускулом лица, не показал, что ему больно.

Для вас это тоже пример?

Продуктом воспитания может послужить и мать, сказавшая сыну перед боем это знаменитое "Со щи­том или на щите". Потерять щит считалось страш­ным позором, на щите приносили убитых.

До 30 лет человек (простите, спартанец) считался юношей и оставался в общественном доме, а в 30 лет он должен был жениться и завести собственный дом. На поиск жены ему давалось две недели, и не больше.

Девушек в Спарте воспитывали почти таким же образом, и даже лагеря для них были, только не круглогодичные. Старухи собирали девиц, осматри­вали. Заставляли бежать с горы, бросать камни — проверяли, сильное ли, гибкое ли тело, стегали роз­гами ленивых. В восемнадцать лет девица должна была найти себе мужа; срок — те же самые две недели. Какими вырастали девицы, говорит один, ве­роятно, "нетипичный" факт.

Брачная церемония в Спарте включала "похище­ние" невесты. Молодым людям давали приличную фору, но ловили их вполне серьезно, и, если молодые хотели стать мужем и женой, бежать им предстояло изо всех сил.

Так вот, известен случай, когда парень попал но­гой в лисиную нору, и сломал кость.

Девушка подняла его на руки и пробежала, неся жениха, несколько кило­метров. Напомню: восем­надцатилетняя девушка — тридцатилетнего дядю.

Вот! Вот он, пример для новобрачных!

Да! Чуть не забыл самого главного. Когда в Спарте рождался ребенок, его осматривали в первую очередь старейшины. И если хилый — мать несла его к без­донной пропасти — Кеаде, которая разверзлась по­сле извержения вулканов и землетрясения. Женщина собственноручно сбрасывала в пропасть "неудачного" младенца. В жерле Кеады исчезали преступники, во­еннопленные... и собственные "неудачные" детиш­ки. До третьей части своих младенцев спартанцы сбрасывали в пропасть, а оставшихся вколачива­ли в одну-единственную, одну для всех, модель поведения.

Мы уже никогда не узнаем, какое именно коли­чество умных, способных, талантливых полетело на дно этой пропасти. Те, чьи таланты не имели ника­кого отношения к их физическим увечьям.

Также неизвестно, и сколько умных и одаренных, не способных жить по законам шайки павианов было оттеснено на самое дно, зашугано, замордовано, так и не дало потомства (представьте себе Галилея или Коперника, которые растут в жуткой спартанской ка­зарме). Сколько парней было убито, изуродовано на Платанисте? Сколько умерло, не в состоянии приспо­собиться к быту стада павианов?

А ведь, убивая каждого мальчика, отбрасывая каждого нестандартного юношу, Спарта уничтожа­ла собственное будущее. Убивая треть мальчиков — в гораздо большей степени, чем убивая треть девочек. И наступил день, когда вырождение стало очевидным. В III веке до Рождества Христова спартанские женщины стали отдаваться рабам, иноплеменникам, кому угодно — лишь бы больше не рожать дебилов. Но и они ведь были носительницами генетических признаков Спарты, и от них тоже рождалось только такое — разве что сразу в Кеаду!

Юмор юмором, но сохранились мраморные изоб­ражения спартанцев этого позднего периода (делали уже римляне): жуткие дегенеративные рожи, боль­ше похожие на свиные рыла или коровьи головы на прилавках.

Спарту ожидала самая жалкая судьба, какую можно представить для любого общества, — она вы­родилась. Выродилась в самом буквальном, самом простом смысле — генетически.

Хотите вырождения! Следуйте примеру спартанцев.

Может быть, хотя бы в смысле войны спартанцы были "впереди планеты всей"?! Ничего подобного, и здесь все было вовсе не так лучезарно. Законы Ликурга вводились во времена, когда воины строи­лись простым строем, в одну линию — фалангой. Так и шли в бой, и все решало единоборство воинов. В такой войне со своими соседями, мессенцами, спар­танцы ненадолго выиграли и прогнали их со своей земли.

Беглецы из Мессении поселились в других стра­нах Эллады, а некоторые уплыли на кораблях в Ита­лию — там, в области Регий, давно была колония мессенцев. Беглецов приняли как дорогих сородичей, а царь Регия, Анаксилай, попросил мессенцев помочь ему завоевать город Занклу на острове Сицилия. Ес­ли помогут, то пусть и забирают его себе! Мессенцы отогнали в горы живших на Сицилии дикарей, а го­род Занклу назвали Мессеной. Так и сейчас называ­ется этот итальянский город, а вот что-то не слыхал я ни про одну "Спарту", основанную в каком-либо уголке мира...

Через двести пятьдесят лет спартанцы ухитри­лись захватить еще одну страну Эллады — Беотию, но вскоре, в 369 году до Рождества Христова, полко­водец из Беотии Эпаминонд разгромил спартанцев, что называется, наголову. Разгромил так, что о слу­чайной победе и речи быть не могло — Эпаминонд бил спартанцев раз за разом. Треть мужского насе­ления разбойничьей страны лежали мертвыми, так же безнадежно погибла и разбойничья слава "непо­бедимых".

А "злодей" Эпаминонд, не ведавший законов Ликурга, освободил Беотию, да еще и поставил усло­вие — вернуть Мессению мессенцам! И вернули, не­куда было деваться. Мессенцы приехали на родину из других стран Эллады, из Сицилии. Больше к ним спартанцы не совались, все усилия и потери всех трех Мессенских войн пошли прахом для Спарты,

Спарта и ее союзники выиграли Пелопоннесскую войну 431-404 годов до Р.Х. — против Афин, но толь­ко по одной очень простой причине: Афины не могли позволить себе разрывать торговые связи, надолго отвлекаться на махание мечами и копьями от бо­лее серьезных занятий. Для них было совершенно неприемлемо, что банды спартанцев вторгаются в их страну и подрывают основу интенсивного рыночного хозяйства: сжигают виноградники, вырубают олив­ковые рощи.

Так монголы завоевывали Китай и Среднюю Азию, а племена германцев — Рим.

Ответные же рейды афинян в Спарту оказались бессмысленными, потому что примитивнейшее хо­зяйство спартанцев было почти невозможно подо­рвать или разрушить.

Так не давали результата 

Гордиться ли такой победой?

Но мало того... В том же четвертом веке до Рождества Христова македонский царь Филипп изоб­рел особую фалангу, в которой воины вставали в несколько рядов... и у спартанцев не осталось ни одного шанса выиграть хотя бы самое завалящее сражение. Каждый из них, наверное, мог бы в одиночном бою легко справиться с несколькими вои­нами Филиппа, но сто спартанцев уже ничего не могли сделать с сотней цивилизованных людей. А тысяча македонцев легко громили тысячу спар­танцев.

Завоевания на Переднем Востоке, сделанные сы­ном Филиппа, Александром Македонским, открыли новую эпоху — эпоху эллинизма. Шло слияние, син­тез восточной и греческой культур. Афины (проиг­равшие Пелопоннесскую войну) стали лидером этого громадного процесса, заложившего основы современ­ной цивилизации. Спарта же приняла в нем ну очень скромное участие.

Общим местом стало приводить пример доблести спартанцев: оборону Фермопильского ущелья. Тогда, в четыреста восьмидесятом году до Р.Х., триста спар­танцев во главе с царем Леонидом были поголовно уничтожены персидским войском, но не ушли, от­крыв проход в Среднюю Грецию, не согласились пой­ти на службу к персам. Вели себя они и впрямь очень отважно, отбили несколько атак персов, и даже когда персы окружили их, стояли до конца.

Широко известен ответ царя Леонида персидско­му парламентеру. Когда персидский парламентер за­кричал:

— Наши стрелы закроют солнце! Он ответил:

— Что ж, мы будем сражаться в тени.

Прекрасный ответ, все ну прям таки до ужаса героично, ну прям таки до опупения годится для воспитания молодежи в патриотическом духе.

Дебильность — это очень героично?

Менее известна ответная фраза царя Дария... Когда ему доложили, что окруженные спартанцы отказываются сдаться, он пожал плечами:

— Лучников — сюда!

— Прикажи — и мы раздавим спартанцев.

— Нет, я не хочу терять своих воинов. Перестре­ляйте их.

Через полчаса спартанцы погибли до последнего человека. Со стороны персов потерь не было.

Изобретение даже не огнестрельного, куда там! Изобретение простенького метательного оружия сде­лало совершенно ненужным весь сверхстарательный отбор самых здоровых, могучих, идиотское воспита­ние боевых монстров, игры на Платанисте и страш­ную пропасть Кеаду.

Заметьте — мною движут вовсе не голые эмоции.

То есть эмоции тоже есть. Душа вопиет от бес­конечных мучений, тяжелых жертв мессенцев и беотийцев. Поколениями они были вынуждены терять цвет народа в войнах с хищными тварями из Спарты, со стадами обезумевших "павианов". Я им очень со­чувствую.

Душе больно от мысли про бесконечные, бессмыс­ленные страдания голодных, замордованных спар­танских мальчишек. Мне неприятно, когда детей секут и морят голодом.

Все инстинкты отца встают дыбом при мысли о младенцах, из поколения в поколение погибавших в пропасти.

Но главное в другом: все потери, принесенные спартанцами, бессмысленны. Все потери бессмыслен­ны, а все их усилия ведут в тупик. Спарте было вовсе не нужно ни убивать собственных детей, ни сви­репо дрессировать оставшихся, воспитывая из них могучих и тупых убийц. Более того, законы Ликурга были опасны для Спарты, и именно они довели до гибели эту маленькую страну!

Это — совершенно логичный, строгий вывод, осно­ванный на фактах. Этот вывод не зависит ни от моих, ни от чьих-либо еще эмоций.

Эмоциями будет как раз восхищение этими за­конами, воспевание спартанского строя, спартанских нравов, спартанского образа жизни и так далее. Все это — голые восторги, за которыми решительно ни­чего не стоит.

А как раз осуждение этих законов, отрицание их, отказ от них продиктован самой что ни на есть же­лезной логикой. Продиктован пониманием и приня­тием законов, по которым живет и развивается мир.

Вот ведь как... То есть конечно, детей очень жал­ко. Жертвы агрессии спартанцев вызывают сочув­ствие, а сами спартанцы — отвращение. Но может быть, как раз эти эмоции — конструктивны?

Может быть, именно они — своего рода "мудрые эмоции", от которых не стоит отказываться? Ведь по­лучается, что жалость к детям, стремление спасти как можно больше новорожденных — это забота о генетическом разнообразии человечества.

Неприятие агрессии, моральная поддержка их жертв становится отрицанием тупикового пути Спарты и подобных ей обществ.

Не всякая эмоция порочна.

Мне могут возразить — мол, Ликург жил до того, как стали известны законы развития общества. Он не знал, что развитие идет через мужскую часть попу-

пуляции, что уничтожение хилых детишек ведет к потере разнообразия, к гибели.

Верно, не знал. Но Ликург выбрал один какой-то набор качеств — и захотел уничтожить всех, кто ему не соответствовал. Он считал, что знает, как надо.

Мы тоже иногда считаем, что нам известна ис­тина в последней инстанции. Что мы знаем, каким "должен быть" каждый человек. И мы тоже не мо­жем представить себе, какие качества потребуются от людей завтра и послезавтра.

Ну кто еще в 1980-м году мог предположить, что самыми успешными людьми на Земле станут те, кто владеет компьютером?! ...Вот и Ликург тоже не мог представить себе даже лук и стрелы — не говоря об автомате.

Ликург плох, а спартанцы совершили ошибку не потому, что неправильно поняли, что надо делать, а потому, что пошли против законов природы. Поэтому они и погибли.

Хотите погибнуть? Идите против законов природы.

В двадцатом веке история повторила нечто подоб­ное Спарте.

Молодежь Германии, "истинные арийцы", долго тренировались; у них были великолепные тела пры­гунов и бегунов. Любой из них, если "разбирать­ся" на кулачки или топорами и оглоблями (как на Платанисте), показал бы этим выродившимся англо-саксикам!

Но никто не стал воевать с ними топорами и оглоб­лями. Не только царю Дарию, но Уинстону Черчиллю и Франклину Рузвельту тоже не хочется терять сво­их воинов. Юноши-англосаксы проплывают в уют­ных креслах своих самолетов в нескольких кило­метрах над тренированной в специальных лагерях

молодежью. Отхлебнут кофе, сунут кусок шоколада в рот, прикинут по карте: "Так, мы уже над Берли­ном", — и потянут на себя рычаги. Вы хотели тоталь­ной войны, ребята?! Вы про это выли на площадях?! Так получайте!

Вот и все.

Не случайно же при виде катапульты схватился за голову, закричал все тот же царь Леонид, герой фермопильского сражения: — О Геракл! Пришел конец храб­рости человеческой!

Конец храбрости человечес­кой, пожалуй что, и не пришел. Но что спартанцам, живущим по законам Ликурга, конец при­шел — это уж точно. Жалеть ли об этом? Нет, жалеть надо о другом...

Сколько возможностей, сколь­ко перспектив для своей собст­венной страны и своего собственного народа выкину­ли спартанцы в пропасть Кеаду! Там, на дне рассели­ны, тлеют не просто детские косточки. Там незримо лежат огромные материальные ценности — которые могли быть произведены, но произведены никогда не были. Лежат несделанные технические изобрете­ния, ненаписанные книги, несозданные философские концепции, непройденные километры морских и су­хопутных путешествий. Все это могло быть, могло прославить Спарту в веках, но не было востребовано и выброшено в пропасть.

Так жалеть ли о сборище олигофренов, так бес­славно уничтоживших самих себя?

Многие, как ни странно, жалеют — за века, унес­шие кровь и грязь эпохи, сложилась традиция видеть спартанцев эдакими симпатичными красивыми "пей­занами" Древней Греции. О вырождении спартан­цев — ни слова ни в "Таис Афинской" Ивана Ефре­мова, ни во многих других книгах о той эпохе.

Но, нравится это романтикам или нет, Спарта, как и многие другие страны и народы, послужила превос­ходным примером — как поступать ни в коем случае не надо.

Чтобы общество существовало — оно должно быть разнообразным! А разнообразие — в головах и те­лах мальчиков и мужчин. Их надо уметь сохранять...

Разнообразие и развитие — в головах и телах мальчиков и мужчин.

Половые стратегии

...Невежество и культ домаш­него очага с бесчисленными мла­денцами делают людей глубоко, непоправимо несчастными...

Р. Олдингтон

Половые стратегии животных

У каждого вида животных есть своя половая стра­тегия. У одних, например у носорогов, выбирает толь­ко самка; поведение самца никакой роли в ее выборе не играет, он только уныло плетется за самкой — вы­берет она его или не выберет? Это матриархальные виды.

У некоторых видов — млекопитающих (волков, слонов), большинства певчих птиц — друг друга вы­бирают оба пола.

У некоторых животных выбирает самку только самец, а самка остается исключительно его добычей.

Так ведут себя обычно гаремные животные — олени, лоси, тюлени. У них самки не имеют права голоса.

Существуют животные, которые живут неболь­шими гаремами круглый год, например львы.

Есть животные одиночные, которые вообще не со­здают семей. Медведи и кошки — вот характерные примеры. Дети порой горько рыдают, когда их лю­бимый кот, милый пушистый Васька, оказывается в состоянии сожрать новорожденных котят. Даже взрослые порой не понимают, "как он мог", — та­кой милый котик, и вдруг!... Но в том-то и дело, что кот после пения за трубой совершенно не ин­тересуется ни самкой, ни ее детенышами, ни всем остальным. И котята для него — только еда.

У животных бывают и еще более сложные стра­тегии. Некоторые птицы, например, строят гнездо с одним самцом, самым обычным, и он снабжает ее всем необходимым. А яйца откладывает, оплодотво­ренные другим самцом, элитным! Самец этот имеет собственное гнездо, где выводит своих "легальных" детенышей, но на стороне имеет много "связей" (что-то знакомое, верно?).

Какое разнообразие! Есть у кого поучиться...

Половые стратегии человека

Особенность человека в том, что у него нет од­ной и навсегда, единственно возможной стратегии полового поведения. Одни ученые говорят, что у че­ловека вообще нет стратегии полового поведения. Другие считают, что есть, но только это очень гиб­кая, многовариантная стратегия. Во всяком случае, люди способны воспроизводить абсолютно все по­ловые стратегии животных. И патриархальные, и матриархальные, и гаремные, и одиночные. Вопрос, какая стратегия для него наиболее выигрышна?

- Гаремная! — закричат самые закомплексованные юноши.

Человек может ее при­менять, и порой приме­няет успешно. Но есть тут серьезная заковыка... Дело в том, что у человека половой димор­физм невелик.

Диморфизм — то есть различия двух форм биологического вида, са­мок и самцов. Действительно, мужчины и женщины мало отличаются друг от друга по размерам, силе и уму. То ли дело у моржей, тюленей, коров и других гаремных животных. У них-то, ярко выраженных гаремных животных, самец крупнее и тяжелее ра­за в три-пять. Он значительно умнее и несравненно активнее.

Скажем, бык весит около тонны, а корова — от силы килограммов 400. У горилл самец весит до 200 кг, самка — 70-80; она гораздо менее умна и актив­на. Ее дело — рожать детенышей, оберегать их на первых порах. Можно приводить еще примеры, но, по-моему, все и так ясно.

Вот и получается: если бы природа сделала нас гаремными животными, то женщины весили бы ки­лограммов 25-30 и были бы полуразумны, где-то на уровне детей лет пяти.

По-видимому, гаремная стратегия современному человеку не особенно подходит.

Женский голос: Милые наши мужчины, желающие заве­сти гарем, как правило, думают при этом об удовольствии спать с несколькими (желательно многими! О да, мы понимаем вас!) женщинами. И почему-то при этом совсем не вспоминают одной мелочи, из-за которой далеко не все мусульмане, имеющие юридическое право на гарем, этим правом пользуются. Эта мелочь состоит в том, что всех этих прелестных и покорных жен надо — содержать! Более того — и всех их детей! Даже если это будут европеизированные жены, не желающие иметь более двух "среднестатистических детей — сколько всего получится народу у вас в доме? Сколько вы там хотели женщин в гареме ? Вот всю эту ораву — кормить, одевать, детей учить и так далее. И как, потянете ? Если по молодости лет вам кажется "да, легко" — посмотрите вокруг и поспрашивай­те людей постарше. Многие ли современные семьи могут позволить себе одну свою родную неработающую жену? Это другой' вопрос, что жена именно хочет работать, ну, любит она свою работу, бывает. А вот если бы не так сильно хотела — многие жены могут не работать, и семья будет жить "не хуже других"? Вот то-то и оно. Так что как в следующий раз размечтаетесь о гареме — сразу в уме — бац! — калькуляцию — сколько это удовольствие стоит. Оно и полегчает.

Человек может быть животным матриархальным. Мать сильна физически, социально и психологиче­ски, именно вокруг матери все вращается — такова африканская семья. В ней главная женщина — но именно мать, а отнюдь не жена. Мужья матери бол­таются где-то на периферии семьи и общества и в общем не очень и важны.

Матриархальные общества утверждают ценности "женские" — стабильности, разумного порядка, ос­мысленного распоряжения тем, что есть, и т.д. Уютно, стабильно... и почти полностью исключает всякое развитие.

При матриархате воспроизвести привычные фор­мы жизни, повторить то, что делали мудрые матриархи, стократ важнее создания чего-либо нового. Эксперименты тут не поощряются, и потому все из­вестные науке матриархальные общества — застой­ные общества. Как правило, это общества, которых сама природа хорошо обеспечивает всем необходи­мым. Те, кому не нужно очень уж рьяно добывать хлеб свой в поте лица: примитивные скотоводы в странах теплого климата, собиратели плодов хлебно­го дерева, рыболовы и огородники на тихих, никому не нужных островах вдалеке от морских дорог. Это все застойные,  примитивные общества, в которых никто не рвется за горизонт и никто ни к чему осо­бенно не стремится. Это даже не павианы... В этих обществах даже агрессия осуждается.

Где не надо трудиться в поте лица и завоевывать место под солнцем — там и матриархат.

Долгое время считалось, что женщины были пер­выми огородниками и полеводами, что именно их изобретения заложили основу современной цивили­зации. Но исследования последних лет заставляют сделать другое предположение: создавалось земледе­лие в обществах вполне патриархальных, активных и динамичных.

А уже перед образовавшимся земледельческим обществом возникала перспектива: или дальнейшее и быстрое развитие, или спокойное застойное суще­ствование. Многие общества выбрали второй вари­ант; не случайно же матриархальные общества — в основном общества именно примитивного, первично­го земледелия. И в тех местах, где не надо ни с кем воевать.

Для развития нужны мужские качества — поис­ковая активность, энергия, готовность выходить за пределы уже достигнутого и известного. Мужчины призваны искать новые знания и новые формы дея­тельности; если эти качества обществом не востребуются, то и общество не развивается.

Чтобы создать матриархат — необходимы мужские качества.

По мнению многих западных исследователей, с 60-х годов XX века в СССР утверждается африкан­ский тип семьи — как раз во время, когда не толь­ко сложилось, но даже и набрало инерцию обще­ство самого что ни на есть застойно-запойного типа.

Примерно такое же, как застойное африканское, с ти­пичными фразами про "здоровый консерватизм" и про "тише едешь — дальше будешь".

Традиционное русское общество — и средневеко­вое, и XVIII - начала XIX столетий, и предреволю­ционной поры, конца XIX - начал XX века — было однозначно патриархальным. В этих обществах глав­ным человеком в жизни женщины был муж, а роль женщин в жизни общества и государства — еле за­метной.

Все выдающиеся достижения русского общества XIX века, все, чем мы гордимся до сих пор, — это успехи патриархального общества. Вся история па­тологически застойного "советского" общества — это пример загнивания матриархального общества, по са­мой своей природе не способного к развитию.

Так что матриархат тоже годится человеку, мы можем жить в матриархальном обществе, но ничего хорошего из этого не получается. За прекраснодуш­ное лежание предков под бананами потомкам при­ходится платить — причем непомерно дорого. Эта стратегия для человека ну никак не самая лучшая.

Безусловный патриархат получил распростране­ние в большинстве ранних аграрных цивилизаций. Сегодня по этому типу устроены некоторые культу­ры Индии, частично — Китай; разумеется — мусуль­манский мир. В таких обществах мужчины всегда и во всех случаях рассматриваются как "доминирую­щий" и "привилегированный" пол. А у женщин нет никакого статуса — ни как у женщин, ни как у пред­ставителей страны и народа; а главное — никаких возможностей хоть как-то изменить свое положение.

Родился мужчиной — и ничего больше не надо. Удобно.

В Риме женщина рассматривалась все-таки как гражданин, который не приходит на форум, не слу­жит в армии, не занимает выборных должностей, но на которого распространяется покровительство зако­на и который может повышать свой статус. Женщи­на, родившая троих сыновей, получала регалии вете­рана; родившая семерых сыновей получала регалии сенатора и обладала правом veto — т.е. запрета на решение сената и народного собрания на форуме.

Пусть в виде исключения, но женщины в Риме иногда могли занимать государственные и общест­венные должности. Женщинам был открыт путь к любой творческой деятельности; они могли стано­виться художницами, поэтессами, учеными, и это не вызывало протеста.

А мужчины, при всей колоссальной власти "главы семьи", patera familias'a, вовсе не рассматривались как некий "лучший" пол. Мужчиной мало было ро­диться, свое право на патриархальные привилегии они должны были доказывать и подтверждать.

В этом смысле жизнь китайцев и индусов бы­ла несравненно более определенной. В их обществах женщина в принципе не могла обладать никаким об­щественным статусом, занимать никакие должности, и сколько бы детей она ни родила, это было ее (и му­жа) частным делом.

Но... получается, что в этих обществах мужские качества вовсе не были так уж сильно востребова­ны... Парадокс — но в обществах безусловного патри­архата востребованы именно мужчины, а не качества, которые мы называем мужскими. Если даже мужчи­ны ими и не обладали, привилегии все равно достава­лись им во всей полноте! А ведь развитие культуры происходит не за счет власти мужчин, — оно идет за счет реализации мужских качеств.

Люди с ярко выраженным "мужским" типом поведения в таких культурах не выделялись и не продвигались. Их ценные качества мало распростра­нялись на популяцию, не становились предметом для подражания. Многое биологически возможное не ста­новилось актуальным для общества. Отказываясь вы­делять одаренных и активных женщин, общество не только совершало несправедливость, — оно теряло еще один канал для развития.

В результате именно потомки римлян в один пре­красный (для них) день приплыли на океанских ко­раблях к берегам Китая и Индии и навели на берег орудийные жерла. А не наоборот.

Опять расплата потомков за неправильный выбор предков.

В наше время стало принято (чуть не написал "модно") подчеркивать, что Европа в Средневековье отставала от богатого и могучего Китая и что ни­щие европейцы кинулись в богатую Индию из-за ее богатства. Все так — но настал момент, когда пре­восходство богатого и могучего Востока "почему-то" сошло на нет. Да и не будем преувеличивать его могу­щества — в конце концов, целые империи на Востоке и в Америке завоевывало несколько сотен портовых подонков, которым не во всяком европейском городе подали бы руку.

Я уже не говорю, что "рабыни воспитывают ра­бов". Это вовсе не романтическая выдумка И. Ефре­мова, это совершеннейший факт! Этот факт ярко проявился во время хотя бы русско-турецких войн.

Вот тридцатитысячный корпус Румянцева сбра­сывает в гирла Дуная и в Черное море двухсоттысяч­ную турецкую армию... Сюрреалистическая картина! И в ней легко различить не только техническое пре­восходство русских, но и несомненное превосходство самих людей.

Даже вчерашний крепостной, солдат русской ар­мии, был инициативнее, смелее, увереннее в себе, чем турецкий подданный. Причин много — но боль­шая свобода, большее личное достоинство матерей необходимо, как говорят ученые, отметить в ряду прочих факторов. Даже униженная "до ниже пола" в семье, битая мужем, сеченная барином крепостная баба обладала большей личной свободой и личным достоинством, чем рабыня, проданная отцом мужу. Или чем пленница с Украины или Польши, продан­ная на невольничьем рынке уже не в переносном, а в самом прямом, непосредственном смысле.

Рабыни из гарема умели красиво танцевать. Се­годня арабские танцы модны, и право же — в самой по себе моде на эти красивые, интересные танцы нет ничего плохого. Чтобы ублажать своих владык, му­сульманки тренировали мускулатуру влагалища так, что могли с силой выбросить резиновый мячик. Я лично знаю дам, которые откровенно им завидуют и которые хотели бы учиться этому. Дело хорошее, но давайте видеть и другую сторону вопроса: рабыни воспитывали рабов. Не со зла — а потому, что сами такие.

Хотите, чтобы ваш сын драпал от врага, как эти двести тысяч турок — от Румянцева! Семеро от одного! Купите рабыню и обращайтесь с ней соответственно. Она воспитает вам сына-раба.

Общества безусловного патриар­хата развивались явно медленнее европейских. Видимо, стратегия безусловного патриархата тоже для людей приемлема, она даже лучше матриархальной...

Но это тоже далеко не самая совершенная стратегия. Люди добиваются большего, если уста­навливают то, что я назвал бы "условным патриархатом".

Это тип патриархата, при котором от людей требу­ется не родиться мужчинами, а проявлять мужские качества. Где женщин оценивают в зависимости от их качеств и достоинств, дают им возможности раз­виваться по "мужскому" типу.

История показывает, что такая половая страте­гия — самая выигрышная для homo sapiens.

"Условный патриархат" — самая выигрышная для homo sapiens половая стратегия.

Христианка однозначно признавалась личностью хотя бы в религиозном смысле — души людей не имеют пола; нет мужских и женских душ. И она воспитывала людей более свободных, инициативных, энергичных, чем согнутая рабыня из гарема.

Хотя и не умела ни танцевать танец живота, ни играть в мячик влагалищем.

Конечно, отставание стран Востока произошло от действия не одной причины, а множества. Дело не только в типах патриархата, но ведь и в них тоже.